СТОЛЬ СОВРЕМЕННАЯ ИСТОРИЯ

Если в юности ты однажды заболел театром, избавиться от этой любви невозможно. Это на всю жизнь. Я с театром связался с ранних лет. Еще в школе занимался во Дворце пионеров на Ленинских горах, в Театре юных москвичей. Оттуда, кстати, вышло много хороших актеров. Они сейчас по всей Москве играют. Евгения Васильевна Галкина — мой первый педагог — она и научила меня любить театр.

После школы я, конечно, пошел поступать в театральное училище. Не получилось. Не взяли. Но я особенно не огорчился, потому что знал: с первого раза мало кто поступает. Даже Гундарева. А она тоже из ТЮМа. И я пошел в ПТУ. И продолжал ходить во Дворец пионеров. Уже тогда пытался поставить «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Инсценировку написал. Репетировать начал. Себя, конечно, в главной роли видел. Но поставить не успел — ушел в армию. Служил в Прикарпатье. Но уже до такой степени был заражен театром, что не мыслил себя, своей жизни без него. И в армии пытался ставить свектакль — «Двадцать лет спустя» Светлова, журнал «Театр» выписывал. Что происходит в московской театральной жизни, знал, наверное, лучше москвичей. И все два года мечтал о том, как поступлю в театральное училище. В общем, понимаете, я был уже задвинут на театре.

Но судьбе было угодно так распорядиться, что после армии я во всех театральных училищах, что называется, пролетел. То ли трепета во мне было слишком много, то ли робость какая-то подводила, то ли в солдатской форме зря пошел... Тогда я поступал на актерский. О режиссуре, в общем, еще не думал. Короче говоря, на поступлениях в театральный я обжегся во второй раз. Конечно, переживал. Но моя мать переживала больше. Она так хотела, чтобы сын учился в институте! Да я и сам хотел. И поступил. В педагогический. Русский язык и литература.

Но театр меня все равно не отпускал. Я без него уже не мог жить. Пересмотрел почти все спектакли в Москве.

Даже книгу такую завел, где записывал впечатления о спектакле: разбирал режиссуру, игру актеров, оформление и так далее.

Как раз в это время Геннадий Иванович Юденич набирал студию для своего экспериментального театра. И я пошел к нему. Здесь меня приняли. Я до сих пор помню зажигательные речи Юденича, я был просто влюблен в него, видел в нем идеал руководителя — жесткого, увлеченного, талантливого. Времени ни на что, кроме театра, не хватало. В институте перешел на заочное отделение. Два года, не отрываясь, я пахал в этом театре. Привел туда и жену. В час ночи после репетиции еле приползали домой. Но это было прекрасное время. Прекрасно, когда тебе не дают никаких поблажек. Прекрасно, когда приходишь в театр в девять часов утра. Прекрасно, когда занимаешься станком, потом разминка, потом моешь сцену, потом спектакль, а то и два! У Юденича мы вкалывали. Другие такую жизнь зовут работой на износ. Но для нас такого понятия не существовало. Для меня этого понятия не существует и до сих пор. И хотя в спектаклях у Юденича я был занят только в массовках, я никогда не позволял себе сачковать, всегда работал с полной отдачей. Театр был для меня святыней. Та любовь, на которую я был подвигнут изначально, укреплялась.

Три года жизни в студии Юденича сейчас я приравнял бы к актерскому курсу в любом театральном институте. Это была настоящая, суровая, практическая актерская школа. Геннадий Иванович Юденич многое мне дал и как режиссеру: яркая форма спектакля, его внутренний точный ритм, контрастная смена эпизодов, отсутствие дешевого психологизма, постоянно пульсирующее сквозное действие... Но актерская перспектива в театре Юденича мне не светила. Я это понимал. В основном играли актеры с дипломами, а студийцы так и оставались массовкой. А перспективы хотелось, и я в третий раз решился на поступление в театральный.

И вот мне 23 года, и я поступаю на актерско-режиссерский курс Андрея Александровича Гончарова. Проучился я у Андрея Александровича недолго — пришлось уйти, но именно на этом курсе я впервые серьезно попробовал, именно попробовал себя как режиссер в отрывках и этюдах.

А дальше было так. Я стал работать заведующим библиотекой в Вострякове. Востряково — это рабочий район Москвы, где я, собственно, и вырос. И вот именно здесь я задумал создать не театр, нет, театральную группу, что ли. И поделился этими замыслами со своим братом Сергеем. Он тогда к театру не имел никакого отношения (как, впрочем, и Виктор Авилов, Михаил Трыков, Надежда Бадакова, Геннадий Колобов — сегодня ведущие актеры Театра-студии на Юго-Западе, а тогда обычная востряковская молодежь). Они с иронией отнеслись к идее создания театрального кружка при библиотеке, но согласились попробовать. Начались первые репетиции.

Я понимал, что просто так, из любви, что называется, к искусству, ребята на занятия ходить не будут. Я понимал, что с первой же нашей встречи их нужно увлечь, удивить, чем-то ошарашить, в конце концов потрясти. И тут уж я постарался — выложился на всю катушку. Сценодвижение под музыку, почти танцы; сценоречь в сочетании с необычными этюдами; все как можно веселее, раскрепощеннее, если хочется кричать — кричи, хочешь кататься по полу — катайся, но выяви свой темперамент, услышь свой голос, почувствуй свое тело. Ты все можешь. Занятия проходили азартно. Смех, постоянный спутник наших вечерних сценических вакханалий (народ-то подобрался юморной), очень помогал на первых порах. А затем — расчет был верен — все увлеклись. Интерес к занятиям укреплялся, почти никто не пропускал репетиций, другого времяпрепровождения для себя не мыслили, и вот — как результат напряженнейших занятий — первые спектакли. Для кого их играли? Кому показывали? Своим друзьям по двору, все той же востряковской молодежи. Играли без оглядок на авторитеты, самоотдача заменяла мастерство. Текст классиков «обогащали» собственными шутками. Публике нравилось. Такого в Вострякове еще не было.

Сейчас, когда уже прошло более десяти лет, кажется, что все было так просто и естественно. На самом деле, конечно же, многое приходилось преодолевать: у каждого был свой характер, гонор, если хотите, свои пристрастия, привычка распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. А потом кто-то просто не выдерживал пусть веселой, но напряженной работы. Уходили. Но ядро сложилось.

В это же самое время дважды в неделю я ездил в свой родной Дворец пионеров. У меня там была детская группа, я занимался с ними примерно так же, как со своими библиотечными артистами. И поставил с ними спектакль «Соловей» по сказке Андерсена. Это был уже мой третий спектакль. Главные роли в нем играли Слава Гришечкин, Галя Галкина, Олег Задорин, Тамара Кудряшова... Сейчас это тоже ведущие актеры нашего театра. Вот эти две группы — детская и библиотечная — и составят в будущем основу сегодняшнего Театра-студии на Юго-Западе. А в то время мы часто встречались все вместе и, несмотря на значительную разницу в возрасте, дружили, смотрели спектакли друг у друга, часто проводили вместе вечера в библиотеке, капустники устраивали.

1976 год. Наше увлечение театром стало слишком серьезным, настоящим, что ли. Мне, как руководителю, уже не хватало знаний, полученных у Юденича. Хотелось заняться режиссурой более основательно. В тот год режиссерский курс в ГИТИСе набирал Борис Иванович Равенских. Сейчас я считаю счастливым совпадением, что поступил именно к нему. Он стал моим основным учителем в искусстве. И не только моим — всего нашего театра, новый этап существования которого начался примерно в то же время. Мы получили тогда наше сегодняшнее помещение.

И началась грандиозная, не завершенная и по сей день эпопея строительства театра. С того времени мы каждый год что-то достраиваем, перестраиваем, перевешиваем, укрупняем, добавляем к нашему Дому — Театру-студии на Юго-Западе, так мы решили назвать наш коллектив. Не было фойе для зрителей — мы отгородили часть улицы — есть! Не было склада для реквизита — сделали пристройку с другой стороны дома — есть! Не было гримерных — оборудовали второй этаж — есть! Не было подсобных помещений — в этом году добились — есть! Есть еще овощной магазинчик, пристроенный к нашему театру, — обещают отдать. Сейчас уже много чего есть. А тогда была пустая коробка цокольного этажа. Были доски для сцены: вокруг театра строительство. Были огромный энтузиазм, желание сделать настоящий театр. Не просто это было осуществить, приходилось работать ночами. Не хватало материалов — доставали. Доставали и сварочный аппарат, и трубы для каркасов рядов, и кирпич для стен, и краску. Отдел культуры Гагаринского района помогал нам здорово, но его возможности, увы, не беспредельны... Но тем не менее театр строился. Случалось, что кто-то уставал, ведь у каждого своя основная работа, почти у каждого семья. Бывали дни, когда работать приходилось одному: у брата несчастье — нога надолго в гипсе, нельзя ходить, надо лежать, но он умудрялся снимать этот гипс и работал, а затем снова натягивал гипс на ногу, как сапог, и шел к врачу.

Виктор Авилов, работающий, например, ночами на огромном грузовике с прицепом — он возил песок из карьера в Рублево — ухитрялся останавливать машину у театра, и, воняя бензином, играть русские водевили, а затем вновь залезать в кабину, чтобы до утра возить песок. И очень часто кто-нибудь из молодых студийцев ездил с ним в кабине всю ночь, считая это праздником: «Я вчера с Рыжим работал!» Они, эти ребята, и Сергей Белякович, и Виктор Авилов, сейчас уже основатели театра, играющие по тридцать спектаклей в месяц, оставившие свои основные работы и немалые заработки и перешедшие в общем-то на смехотворные по их возрасту и семейному положению оклады, но они служат театру и считают это нормой своей жизни. И не только они. И для Ванина Алексея, и для Бочоришвили Ирины, и для Уромовой Ларисы, и для Черняка Валерия, и для Лопухова Анатолия — для каждого из нас театр стал главным делом жизни.

1981 год. Защита дипломов режиссерского факультета ГИТИСа. Я выбираю для защиты диплома спектакль своего театра «Старые грехи» — композицию по рассказам и письмам А.П.Чехова. В общем-то впервые в истории ГИТИСа диплом профессионального режиссера защищался самодеятельным спектаклем. Но для меня этот спектакль был особенно дорог. И не только потому, что в постановке этого спектакля мне помогал Борис Иванович Равенских, и не только потому, что мне и как инсценировщику рассказов, композиции — в этом спектакле, как мне кажется, отчетливее, чем в других постановках, выявлено существо нашего творчества, кредо театра, что ли.

Мысли Чехова, неизвестные и уже ставшие афоризмами, наполняют ткань спектакля, дополняют рассказы, в которых фарсово-водевильные ситуации на протяжении всего спектакля постоянно перерастают в нравственно-социальные проблемы, и мы наблюдаем, чувствуем, как так же постепенно в Чехове-человеке пробуждается художник, гражданин. Постепенно человек, «выдавливая из себя по капле раба», становится личностью... Это было как бы в параллель нашему существованию... Я не говорю уже о том, какой это прекрасный материал для актерского мастерства — рассказы Чехова. И этот спектакль о борьбе с бездуховностью, о борьбе «за человека в человеке» был и остается одним из программных наших спектаклей. Говорят, я защищал свой диплом «азартно»... Во всяком случае, через две недели мне вручили красный диплом с подписью председателя комиссии — Е.Р.Симонова. Это диплом, я считаю, наш общий.

Сейчас мы уже заканчиваем свой девятый сезон. Были победы и неудачи, разочарования и радость открытий, гастроли и дипломы лауреатов. Много всего случалось в нашей жизни за это время. Но прежде всего росло мастерство. С каждым сезоном каждый спектакль как бы обретал новое дыхание. На сегодняшний день в репертуаре театра 20 спектаклей. Все на ходу, все играют минимум два раза в месяц. Репертуар разнообразный. Мы не ограничиваем себя каким-либо направлением, стараемся «объять необъятное». Играем и социальную драму, и фарс, и трагедию, и синхро-буффонаду, и высокую комедию, и водевили. Наши авторы — Гоголь, Шукшин, Олби, Казанцев, Боровик, Шварц, Булгаков, Шекспир, Симонов, Крылов, Чехов, Корсунский, Гольдони. И трудно сказать, какой автор или какой жанр нам больше по душе. Каждый спектакль дорог по-своему. Мы стараемся играть ансамблем, при этом хотим, чтобы это был ансамбль солистов, а по мере возможностей ставим спектакль и на Актера. И когда, например, вчерашний студиец Михаил Докин вдруг срочно вводится на одну из главных ролей в спектакль «Старый дом» и вводится по-настоящему, это праздник всего театра — рождение актера.

Это наши будни. Наш актер — актер-трудяга. Он моет пол, монтирует спектакль, дежурит на нем, чинит аппаратуру, шьет костюмы, «сидит» на свету и — играет Гамлета, Жанну д'Арк, Мольера, героев Шукшина. Работа не оставляет места пустой болтовне. Мы научились понимать друг друга с полужеста. Возможно, поэтому и ставим новые спектакли за две недели, удивляя театральных людей. А мы ставим, при этом доверяя своему зрителю. Он, зритель, наш сотворец. Он шлифует наши спектакли, он ставит акценты, определяя финалы и степень успеха. Мы говорим «здравствуйте» у входа и провожаем зрителя до его мест, а если даже и просим сдвинуться — он не обижается, он пришел к друзьям для Разговора. Этот контакт со зрителем, эта тончайшая нить человеческих взаимопониманий, возникающих на спектакле, — самое дорогое для нас и, пожалуй, единственное измерение степени необходимости театра. Мы существуем для этого. Театр должен для этого существовать.

В марте 1985 года нам присвоено звание Народного театра. Бесспорное признание наших заслуг. Это радует — не зря пахали. За прошлый год — около пятидесяти публикаций о театре, почти столько же, сколько за прошедшие восемь лет. Радует? Да. Но и настораживает: а что же дальше? Я чувствую, что, как и мне когда-то, актерам уже не хватает самозапала. Необходим допинг, расширение кругозора, возникла потребность в системе знаний по всем областям искусства. Человек живет не единым днем — перспективой, так уж он устроен, и люди, отдавшие театру больше десяти лет своей жизни, имеют право спросить меня как руководителя: «А дальше... что?» Да, новые спектакли, роли и так далее, но, честное слово, энтузиазм хорош, но на всю жизнь его не хватает (и не должно хватать!). Возникла потребность в стабилизации нашего положения, профессионализации нашего «коллектива» и прежде всего в обучении актеров. Заочное отделение ГИТИСа, мне кажется, лучшая награда. Дело — за малым — разрешением Министерства культуры РСФСР. Уже состоялся предварительный разговор с ректором ГИТИСа В.И.Дёминым, он согласен. Есть и хорошие педагоги — народная артистка РСФСР Г.А.Кирюшина, заслуженный деятель культуры И.И.Судакова. Думаю, наше желание вполне закономерно и естественно.

Сейчас в стране проводится много давно назревших экономических преобразований, экспериментов. Новые формы самоуправления трудовых коллективов ищутся почти во всех сферах трудовой деятельности. Почему бы и народному театру не включиться в эту динамику преобразований? Почему народный театр, переросший уровень обычной самодеятельности, не может заявить о своих правах на существование наряду с театром профессиональным? Мы продаем билеты. На них очередь на год вперед. Мы, даже с нашим небольшим залом, в этом сезоне «зарабатывали» по восемь тысяч рублей в месяц. Но мы не имеем права платить из этих денег зарплату. А почему бы артистам народного театра не получать вознаграждение за свой труд, если он так необходим зрителю и в конечном счете обществу? Вопрос открыт и требует разрешения.

Вообще-то я человек не театральный. Точнее сказать, была человеком не театральным. Но вот мои соседи стали взахлеб расхваливать театр, который открылся в нашем районе. Раз в неделю в театре раздавались бесплатные билеты — надо было прийти только часа за два до открытия «кассы». Я попала на спектакль «Уроки дочкам». Водевили, как я потом узнала — первый спектакль театра. Пальто в крохотной раздевалке принимал будущий Гамлет. Зрителей здесь встречали весело и приветливо. Сели, погас свет, заиграла музыка, и мы перенеслись в особый мир. Тело, спрессованное соседями — в тесноте, да не в обиде,— как бы вовсе исчезло. Это был удивительно смешной спектакль, по-настоящему смешной. Ритмичный, слаженный, яркий.

Мы вышли из театра не такими, как вошли. Мы были взбудоражены, хотелось немедленно чем-то помочь этому театру, его актерам, хотелось все о них узнать, хотелось скорее сесть самой за письменный стол и написать что-то прекрасное и умное. И вдруг я поняла, что это состояние и есть катарсис — то самое возвышение души, ее очищение, побуждать к которому и призван настоящий театр. Вот что дал мне этот маленький театр, устроенный в цокольном этаже шестнадцатиэтажного дома. Я много думала потом, как достигают его актеры такой силы воздействия на зрителя. И до сих пор не знаю точного ответа. Искренность, отсутствие фальши, полная самоотдача на сцене, любовь к зрителю...

С этого дня я стала ходить в наш театр каждую неделю. Месяца через два, чтобы достать билеты, надо было уже записываться в очередь с вечера. Мы посмотрели все спектакли, мы — это моя семья и друзья, соседи по дому. Спектаклей тогда было шесть — «Уроки дочкам», «Женитьба», «Старые грехи», «Мольер», «Старый дом» и «Жаворонок». Каждый спектакль был маленьким чудом, и в каждом органически сплавлялось трагическое и смешное, как, в сущности, бывает в самой жизни.

И вот однажды зимой 1979 года, стоя в очереди еще до открытия «кассы», мы говорили о том, какое счастье, что у нас есть такой театр. В очереди было человек сто, все — жители нашего микрорайона. Все мы знали друг друга в лицо, и кто-то спросил, а на какие деньги живет театр, ведь театру так много надо. И я предложила — давайте соберем по рублю на реквизит, пусть это будет наша помощь театру. Выбрали из очереди троих. Так было положено начало общественно-художественному совету театра. Все, у кого оказались с собой деньги, положили по рублю в целлофановый пакет. Как только был опущен последний рубль, я затянула пакет резиночкой и вместе с актерами, раздававшими билеты, села за круглый стол, стоявший на сцене, подсчитали деньги. Оказалось ровно восемьдесят рублей. Пошли отдавать их режиссеру. Я протянула ему пакет и рассказала, в чем дело. Он взял его, откинулся в кресле и рассмеялся раскатистым актерским смехом. Потом спросил: «А ОБХСС не боитесь?» Я ответила: «Нет, конечно, все мы люди уважаемые, я переводчик художественной литературы. И это наша ответная самодеятельность». «А мы в то утро гадали, где взять сорок рублей на электрическую дрель», — сказал мне потом Валерий Романович.

С тех пор и началась моя дружба с театром. Своей работы у меня по горло: перевожу, читаю курс лекций в институте, редактирую словари, занимаюсь с молодыми переводчиками, да еще семья. И в эту мою жизнь прочно вошел театр, потеснив все другие занятия. Помню, мои друзья пеняли мне, что я занимаюсь не делом, пеку пироги для каких-то безвестных мальчиков и девочек. А я говорила, что театр этот — новое явление в нашей жизни, ведь не каждый день на пустом месте вдруг рождается настоящий театр. Действительно, на моих глазах рабочие парни с московской окраины превращались в интеллигентных, думающих актеров, формировался их вкус, росло мастерство. Во главе театра стоял режиссер, обладающий разносторонней художественной одаренностью, силой характера, твердыми нравственными устоями.

Меня часто спрашивают, из какой семьи Валерий Романович Белякович, кто его отец и мать. А действительно, каковы истоки его самобытного таланта? Его мать, Клавдия Дмитриевна, родом из Рязанской области, во время войны, еще совсем молодой девушкой, была председателем колхоза. Энергичная, красивая, с постоянным стремлением жить в соответствии с правдой. Жизнь ее так сложилась, что после войны она оказалась в подмосковном поселке Востряково, где и встретила солдата-белоруса из Полесья Романа Григорьевича Беляковича — человека, который тоже знает, как прожить жизнь честно и вырастить детей достойными людьми. Роман Григорьевич — прекрасный рассказчик, артистическим же даром сыновей наделила мать. Как поет она русские песни, как приплясывает и прибаутками тебя одаривает!.. Родители Валерия Романовича — уже пенсионного возраста, но продолжают работать, чтобы материально поддерживать детей, которые заняты целиком — и уже не один год — совершенно безденежным делом. Помню, как Клавдия Дмитриевна рассказывала: «Купила парням на 23 февраля подарок, дорогие кримпленовые брюки тому и другому, а месяц прошел, гляжу, на премьере в Валериных брюках уже Трыков играет. Вот ведь, ничего ему для театра не жалко». А сама смеется: ей тоже не жалко.

Как собрал Валерий Романович свою прекрасную труппу? Порой кажется, что он обладает удивительной способностью сделать актера из любого человека. Его метод — бросить новичка на сцену и смотреть, выплывет он или утонет, — уже много лет срабатывает безотказно, выявляя на самой первой стадии актерскую одаренность. Разумеется, можно бросить на сцену без подготовки не каждого новичка, тут уж не обойтись без так называемого режиссерского чутья, которым, судя по всему, Валерий Романович обладает в полной мере.

Откуда, из каких слоев общества пополняется его театр? О том, КАК сложилась основа труппы, он рассказал уже сам. Хочу лишь вновь выразить удивление, как рассмотрел совсем молодой в ту пору Валерий Романович в обыкновенном дворовом парнишке Вите Авилове, об искусстве даже не помышлявшем, будущего булгаковского Мольера, а затем и Гамлета?.. («Гамлета» Белякович поставил для Авилова, который, помню, говорил мне, мечтая об этой роли: «Хочу сказать слова, которые рвутся из моей души...»). Но среди «востряковских викингов» (выражение Валерия Романовича) — и Надя Бадакова, одна из ведущих актрис театра. Еще со школы она мечтала стать актрисой, но ни в один театральный вуз поступить не смогла. Не секрет, что вне стен этих вузов, которые не без оснований называют «династическими», остается много не востребованных обществом талантов. Вот этот-то пласт и питает народные театры, в том числе наш театр.

А другие осознают свои актерские возможности, лишь перешагнув порог нашего театра. Алексей Мамонтов учился в университете, и неплохо учился, хотя понимал уже, что выбрал не свою профессию. И вдруг случайно он попал на спектакль в Театр-студию на Юго-Западе. И увидел воочию братство занятых общим, а главное, любимым делом людей, осознал, что выбор зависит от самого человека. Еще не зная, не веря, что сам может стать актером, он заболел театром. И Алексей принимает на первый взгляд рискованное решение — уходит из университета, идет работать слесарем в детский сад, и Валерий Романович берет его к себе в труппу. Алексей ничего не умел делать на первых порах, но чувствовался в нем темперамент, актерский нерв, И первая же роль, полученная после ухода из театра одного из актеров, стала его удачей и одной из любимых ролей у зрителей — Жевакин в «Женитьбе». А через семь лет мы видим его почти во всех спектаклях. Одновременно с Мамонтовым в театр пришел Володя Коппалов, тоже ничего не умевший, не знающий своих актерских возможностей, но прекрасный фотограф. А теперь без него тоже не обходится почти ни один спектакль.

И в прошлом году Игорь Золотусский писал в «Литературном обозрении», что в нашем театре «два молодых человека играют Бобчинского и Добчинского так, как не играли их никогда на классической сцене». Так он оценивал работу Коппалова и Мамонтова, утверждая, что Гоголь понят на Юго-Западе, как, может быть, нигде в Москве.

Но театр же состоит не только из актеров. Вот наш главный костюмер Ирма Алексеева. Работает она главным конструктором проектов АСУ Энергетического института имени Кржижановского. Шесть лет назад пришла в театр, посмотрела «Мольера». И захотела делать в театре что угодно, только бы приняли ее в коллектив. Поговорила с Валерием Романовичем, он записал ее телефон, а через месяц позвонил — нужен костюмер, умеет ли она шить? «Умею»,— сказала Ирма, хотя до сих пор пришивала только пуговицы. Но не боги горшки обжигают, университет-то, наверное, труднее окончить. Поучилась на курсах кройки и шитья и смело ринулась в такое далекое от ее профессии дело — шитье театральных костюмов. Что внес в ее жизнь театр? То гуманитарное веяние, которого ей, математику, так не хватало. Она ведь не только шьет костюмы, хотя ею и ее девочками из костюмерного цеха сшиты костюмы для «Гамлета», «Мольера», «Дракона», да, в общем, почти для всех постановок. Художественный совет театра без нее представить уже не могу.

По-другому пришла в театр Лидия Ивановна Семина, преподаватель русского языка и литературы одной из московских средних школ. Она знала, что предложить театру — золотые руки, ясную голову и удивительную, невероятную трудоспособность. Наша Лидия Ивановна и швец, и жнец, и на дуде игрец. Печатает на машинке быстро, как пулемет. Она прекрасный бухгалтер, все дела в театре приведены в блестящий порядок. Подшиты и переплетены все статьи и отзывы о театре. А когда идут репетиции, она стряпает вкусные — пальчики оближешь — обеды, чтобы актеры не тратили дорогого времени на столовые. Единственная награда за этот труд — служение любимому театру.

С того давнего моего знакомства с Валерием Романовичем мало-помалу и стал собираться общественно-художественный совет театра. Сначала это были только жители района, готовые всем чем угодно помогать театру. Сейчас в совете Галина Александровна Кирюшина, народная артистка РСФСР, вдова замечательного режиссера Б.И.Равенских, кинорежиссер Юрий Юрьевич Карасик, врач, кандидат медицинских наук Ксения Михайловна Халимова, архитектор Александр Сергеевич Веденкин, критик Наталья Кайдалова, преподаватель МГИМО Владимир Круглов, преподаватель МГПИИЯ имени Мориса Тореза Виктор Ланчиков, учитель истории Павел Панкин... Деятельность совета разнообразна.

Вот помню, как летом 1982 года ремонтировали театр. Ремонт был большой, денег райисполком, как всегда, выдал достаточно, но трудно было с рабочими, пришлось все делать самим. Виктор Авилов, наш Гамлет, Мольер, Ланцелот, занимался сваркой, другие складывали из кирпичей стены, красили, мыли, монтировали свет. А общественный совет кормил ребят. Каждый день кто-нибудь из совета приезжал ко мне, и мы готовили на всю братию. Незабываемы эти трапезы среди строительного хаоса...

Всем давно ясно, что помещение, как бы мы ни любили его, мало для нашего театра. Как его расширить? После разговора с заведующей отделом культуры Гагаринского райисполкома Ларисой Михайловной Рюминой, другом и помощником театра, мы с Веденкиным отправились по нашему микрорайону — искать нежилое помещение, куда можно было бы перевести соседний с нами овощной магазин. Нашли, правда, лишь стол заказов, большую комнату, примыкающую к театру и почти всегда пустующую. И вскоре стол заказов переехал в ближайший магазин, а театр получил комнату для костюмерного цеха. Но зрительный зал как был, так и остался — всего сто мест. Вот отдадут нам магазин, сделаем ремонт, будет у нас замечательный театр! А.С.Веденкин уже сделал проект — скромный, но изящный театральный подъезд, красивый фасад, фонари у входа, просторные внутренние помещения.

А у меня своя мечта: у нас в середине микрорайона есть свободная от застройки земля, которая пустует уже пятнадцать лет. — Здесь бы и расположить новое здание театра. Не так давно журнал «Архитектура СССР» провел конкурс на лучшее здание культурного центра для микрорайона, в котором участвовал и А.С.Веденкин. Его культурный центр вполне реален и обойдется всего в триста тысяч рублей. Чтобы не ждать, пока государство сможет выделить эти деньги, быть может, стоит объявить среди жителей микрорайона подписку на новый театр и собрать хоть часть суммы? Разве такая акция не соответствует нашей сегодняшней социальной политике?

Каждый член общественно-художественного совета участвует в меру своих возможностей в постановке нового спектакля. Мы любим с Надей Бадаковой вспоминать, как в ожидания репетиций «Гамлета» вникали в образ Офелии. Нам она виделась не дурочкой, послушной воле отца и предающей Гамлета, а умной, эпохи Возрождения, девушкой, сознающей замечательные достоинства Гамлета, но любящей отца и убитой «безумием» Гамлета. Мы вместе вчитывались не только в строчки перевода Пастернака, но и в перевод Лозинского, сравнивали русские тексты «Гамлета» с оригинальным шекспировским текстом.

Идут годы. Из маленького самодеятельного театра постепенно вырастает настоящий профессиональный театр в лучшем смысле этого слова. И теперь, когда его актеры отдают театру не только досуг, но и отрывают время ото сна, переходят с полной ставки своей пока еще основной профессии на половинную, а то и вовсе расстаются со своей профессией и подыскивают работу с минимальным заработком, освобождающую время для репетиций и игры на сцене, тогда правомерно встает вопрос, что такие актеры должны получать вознаграждение за свой высоко оцениваемый зрителем и приносящий большую пользу обществу труд. Этот вопрос ставит и наш режиссер, и я целиком поддерживаю его.

Конечно, наш театр — явление уникальное, хотя вместе с тем и знамение времени. Сама жизнь породила его в одном из новых районов Москвы, где нет ни одного зрелищного предприятия, ни одного настоящего клуба для взрослых. Сама тема театра и взаимоотношений художника и общества постоянно волнует нашего режиссера, ставит ли он Булгакова, Кокто, Шукшина. Знали бы вы, как звучат на подмостках нашего театра слова Гамлета о том, что цель театра «во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому возрасту истории — его неприкрашенный облик»!